Фазиль Искандер

Море обаяния

* * *

Тебе хорошо, сказал мне как-то один мой московский коллега, ты пишешь о маленьком народе. А нам куда трудней. Попробуй опиши многомиллионную нацию.

Ты же из Смоленщины, ответил я, вот и пиши, как будто все начала и концы сходятся в Смоленской области.

Не получится, сказал он, немного подумав, и с придыханием добавил: Тебе хорошо, хорошо… Всё горы, всё детство, всё Чегем… Да и редакторы к тебе снисходительней… Мол, всё это там, где-то на далёкой окраине происходит, ладно, пусть пишет.

Это ко мне снисходительны?! Лучше оставим эту тему. Но как объяснить, что у меня свои дьявольские трудности? Тем более эта несчастная склонность к сатире. Маленький народ… Как бы все друг друга знают, все приглядываются друг к другу: кого он изобразил на этот раз? И обязательно кого-нибудь угадывают или придумывают. А там жалобы, угрозы и тому подобное.

Я разработал целую систему маскировки прообразов. Деятелям районного масштаба сам лично перекрашиваю волосы, наращиваю усы или, в редких случаях, начисто сбриваю. Деятелям более крупного калибра пластическая операция, не меньше!

Полная рокировка должностных лиц. Партийного бюрократа перевожу на место хозяйственного бюрократа, отчего некоторым образом проигрываю качество, но укрепляю собственную живучесть.

Все равно узнают или, что еще хуже, внушают кому-нибудь, что он узнан и оклеветан при помощи правды. Моих эндурцев тоже неправильно понимают. Это же не какая-нибудь определенная народность или жители определенного местечка все мы порой бываем эндурцами. Иногда подолгу. Я, например, был чистейшим эндурцем, когда связал свою жизнь с писательским делом.

А что если перейти на Москву? Для пробы опишу один случай, а там посмотрим.

В тот день я был приглашен на литературный вечер. Я пытался было уклониться, но директриса студенческого клуба несколько раз повторила:

Вас, именно вас больше всех ждут.

И я дрогнул: слаб человек, тщеславен. Каждый раз вот так заманивают, а потом видишь, что и писателей больше чем достаточно, да и тебя, собственно говоря, никто особенно не ждал.

Я сунул стихи в кожаную папку, застегнул «молнию» и вышел на улицу. Теплый августовский день близился к закату. Сидя на скамейке возле нашего дома, лифтерши мирно беседовали, время от времени рассеянно поглядывая на свои подъезды. Так пастухи в наших краях поглядывают на своё стадо: не слишком разбрелось? Нет, не слишком.

Наша лифтерша, заметив меня, спросила глазами: не поздно ли вернусь? Я мотнул рукой, сжимающей папку, показывая, что с такой штукой надолго не разгуляешься.

Я миновал переулок и вышел на нашу узкую, но бойкую улицу. С машиной мне сразу не повезло. Все такси оказывались заняты, а леваки почему-то не брали. Впереди, шагах в двадцати от меня, стояла компания из четырех человек. Они тоже, ожидая попутной машины, голосовали, но и их никто не брал.

Вдруг я поймал радостный взгляд человека, идущего навстречу мне по кромке тротуара. Взгляд его был настолько родственно-узнающим, требующим немедленного общения, что я растерялся. Я никак не мог припомнить этого человека. Писатель из наших домов? Поэт? Прозаик? Мне ничего не оставалось, как выразить взглядом не менее радостное узнавание, одновременно стараясь не промахнуться и не выдать, что я не могу его припомнить.

По его возбужденному взгляду и нарастающему счастью приближения я понял, что дело рукопожатием не ограничится. Так и оказалось. Мы расцеловались, и тем горячее я ответил на его поцелуй, чтобы скрыть свое постыдное неузнавание. Отчмокавшись, он откинул голову и посмотрел на меня с поощрительной радостью. Тут я догадался, что этот человек прочел только что опубликованный мной рассказ и сейчас будет делиться со мной впечатлениями. Я приготовился проявить мудрую снисходительность к похвалам.

Видал? спросил он, Гришу в «Известиях» напечатали.

Да? кисло удивился я. Очень приятно.

Какой Гриша? Что за Гриша? Сын! Мелькнула догадка.

Видно, одна из модных в наше время писательских династий. Вывел сына на орбиту и радуется.

Ты представляешь! воскликнул он. Опубликовали, и так широко!

А сколько ему лет? спросил я, полагая, что такую подробность его семейной жизни я имел право не знать.

Грише? удивился он. Сорок семь!

Видимо, лицо мое что-то выразило, но он это не так понял.

Да ты что, думаешь, Гриша все еще пьет?! воскликнул он победно. Бросил! Бросил! Два года в рот не берет и вот тебе результаты! Я так рад за него, так рад! Сейчас иду лечить Джуну, Джуна подзаболела…

Так вы экстрасенс! сказал я, как бы окончательно вспоминая его.

Почему экстрасенс? удивился он и с улыбкой добавил: Экстрасенсу лечиться у экстрасенса все равно, что цыганке гадать у цыганки. Я обыкновенный врач… Да вы что, забыли? Мы же десять лет назад сидели у Гриши. Он тогда у себя в коммуналке выставил свои картины. А сегодня четыре репродукции дали в «Известиях». Я так рад за него, так рад!

И тут я все вспомнил. Да, да, так оно и было. Действительно, десять лет назад я сидел у этого милого художника, и там в самом деле был этот врач. Меня так и обдало теплом. Какое счастье, что в мире существуют люди, способные так радоваться чужим успехам! Наконец мы распрощались с этим человеком, и он полетел дальше.

Настроение у меня значительно улучшилось. Я решил, что такая встреча к добру. Однако машина все не попадалась. Боясь опоздать на вечер, я решил обойти компанию, стоявшую впереди меня, благо никакой стоянки тут не было. Легко преодолевая легкие укоры совести, я прошел мимо них, пересек квартал и почти на самом углу остановил пустое такси.

Водитель согласился меня взять, но кивком головы показал, что ему надо переехать перекресток. Светофор мигнул, таксист переехал перекресток и остановился. Теперь он был гораздо ближе к тем парням, которые стояли впереди меня. Один из них стал подходить к такси.

Я тоже двинулся к такси и вдруг почувствовал всю сложность своего положения. С одной стороны, я уже договорился с таксистом, а с другой стороны, я обогнал тех, что стояли впереди меня. Но, с третьей стороны, здесь вообще никакой стоянки нет и я мог оказаться впереди них, если б дом мой был в следующем квартале. Если б…

И я решил уступить: все-таки они стояли впереди меня. Тогда зачем я продолжал идти? Возможно, надеялся, что таксист их не возьмет, если место, куда они едут, его не устраивает. И такое бывает. А возможно, подсознательно я хотел насладиться скромным благородством своего отказа.

Когда я поравнялся с такси, большой мордатый парень из этой компании, наклонившись к шоферу со стороны улицы, что-то ему говорил. По-видимому, шофер ему ответил, что машина уже занята.

Ничего, шляпа подождет, громко сказал мордатый, явно имея в виду меня, хотя я был без шляпы и никогда ее не носил.

Тут что-то вспыхнуло во мне, что со мной бывает крайне редко. Видимо, сыграло роль, что я готовился к благородному акту передачи такси. Я сказал, что за хамство можно и в морду схлопотать. Парень молча обошел машину и сел рядом с шофером, даже не взглянув на источник угрозы, что источнику угрозы было довольно обидно.

Такси тронулось, и парень отъехал к своим дружкам. Я снова перешел перекресток и в начале следующего квартала стал дожидаться попутной машины. Но не дождался и пошел вперед. Я боялся опоздать. Метрах в тридцати от меня на краю улицы стоял какой-то парень и голосовал. Такси по-прежнему проходили с пассажирами. Леваки порой останавливались возле этого парня, но, не договорившись, ехали дальше. Они останавливались и передо мной, но и меня не брали. Черт его знает, куда они ехали!

Я понял, что опаздываю, и опять решил пройти вперед. Навряд ли этот парень спешил так же, как я. И вообще, какое тут может быть правило, если нет стоянки? Но неприятно. А что делать, если спешишь?

Так или иначе я обогнал этого парня и решил остановиться подальше от него, чтобы он меня не видел. Но только я обогнал его шагов на двадцать, как появился частник в пустой машине. Я не удержался и проголосовал. Левак остановился, но, узнав, куда я еду, не взял меня. Машина отъехала, и вдруг с тротуара раздался женский голос: